Жена рыбака Эльза живет в приморском городе в Калмыкии. Она хочет уйти от мужа, но не решается сделать этот шаг, боясь неизвестности. Обстоятельства складываются так, что ее муж погибает. Смерть мужа заставляет героиню задуматься и пересмотреть свои взгляды на жизнь, счастье, свободу…

Элле Манжеевой удалось рассказать историю про жену рыбака, которая ждала мужа, но однажды перестала его ждать. Особые приметы фильма: аскетичность граничащая с крайними переживаниями, спокойные истерики и отчаянность с покорностью лани.

Киностудия - Телесто

Режиссер - Элла Манжеева

Актерский состав - Евгения Манджиева, Сергей Адьянов, Евгений Сангаджиев, Дмитрий Мукеев, Любовь Убушиева

Отрывок интервью с режиссером

— Если в Калмыкии вообще нет кино, то как вы оказались в режиссуре?

— У меня это случайно произошло. Я четырнадцать лет играла на скрипке. Уехала из дома в восемнадцать, закончила музыкальное училище в Тольятти — и поняла, что больше не хочу играть. Надо было чем-то заниматься. Была полная прострация, но я понимала: надо найти что-то, что будет приносить удовольствие, чтобы я могла видеть некую перспективу. Так как я была музыкантом, то подумала: может, заняться звукорежиссурой? Хотела записывать классическую музыку и немножко ошиблась c вузом: поступила в СПбГИКиТ на звукорежиссера — а оказалось, что это для кино. Закончила, начала работать и именно тогда в первый раз попала на площадку ассистентом. И вдруг осознала, что мое время и пространство совпали — я больше не хочу жить ни в некоем будущем, ни в прошлом. Хочу жить сейчас. Поняла, что здесь мои люди. И мне нравится, что люди встречаются на короткий период и смотрят в одну сторону, а не друг на друга. В кино вы встречаетесь на какой-то определенный период — а дальше либо расходитесь, либо кто-то остается в твоей жизни. Таковы правила игры, которые мне, наверное, очень подходят. Точно так же я люблю менять место жительства. Когда мне жизнь говорит, что нужно куда-то съехать из квартиры или поменять город — это всегда радостное событие. Такой синдром кочевника, который должен постоянно менять свое место, свое окружение — и с этим приходит какая-то новая жизнь. Потом я сделала два телемувика как звукорежиссер с Аней Фенченко (режиссер, дочь преподавателя ВКСР Владимира Фенченко — прим. ред.) и решила поступать на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, именно в эту мастерскую [Хотиненко, Фенченко и Финна], — и не жалею, хотя в тот момент я не очень представляла, у кого надо учиться.

— В «Чайках» есть кадр, где ваша героиня стоит возле монументальной советской остановки, она похожа на другие такие же, но находится в степи — и этот контраст красного и бесцветного создает определенную атмосферу. Есть ли какая-то собственная визуальная культура в Калмыкии? Какова формирующая среда?

— На «Чайках» все очень удачно сложилось в плане времени: мы успели все продумать до того, как были найдены деньги. И деньги мы получили именно тогда, когда были готовы, когда сложился некий подход к материалу. Мы с моим мужем [Александром Кузнецовым] — он оператор картины, ездили в Калмыкию, многое замечали и отмечали. Когда снимали тизер, пришли к известному художнику Мергену Мошулдаеву за референсом — потому что на этапе подготовки у меня был точно такой же вопрос, как у вас: а есть ли что-то, на что можно опереться? Он нам показывал разные картины, альбомы калмыцких художников, я в них ничего не видела — и была в отчаянии. Вдруг

он показал нам одну маленькую-маленькую картинку, и в ней было все: дорога, трасса, степь — заснеженная, и красное размытое пятно, светофор что ли. Полное ощущение, что это монохром — если бы не красное пятно. Это и стало для нас референсом. Автор этой картины Санал Болдырев — он потом написал мне, когда вышел тизер, ему понравился очень. Он не знал про историю с его картиной, я призналась, что мы все украли у него — понятно, почему ему так понравился этот материал.

Еще один момент: у нас есть храм — Золотая обитель Будды Шакьямуни, он был построен недавно, но дело не в этом: типичный буддистский храм, который расписывали тибетцы. На улице — монохром, как будто выключили цвет, а внутри храма — буйство красок, странные сочетания для европейского глаза — например, они очень любят розовый с желтым. Мне в голову не приходило, что это в принципе может быть красиво. И мы поняли, что можем это использовать в наших интерьерах — они наполнены сочетаниями таких приглушенных, но очень насыщенных красок. Задача художника была — создать храм внутри каждого дома. Сами калмыки — они минималисты по сути. Когда мы приезжали и смотрели дома, русские очень сильно отличались от калмыцких по интерьеру. У меня в квартире куча маленьких деталей, у русских людей тоже так: какие-то баночки, скляночки, мешочки, горшочки, цветочки. У калмыков нет вообще ничего: зал, стоит телевизор и диван. Или — кровать и шкаф. Ничего нигде не валяется. Нет ни маленькой баночки, ни скляночки. Это очень сильно бросалось в глаза. Им очень нравится пустое пространство.

— Но вы же решили снимать именно в рыболовецком поселке, в Лагани, почему?

— Так было с самого начала, на уровне идеи о том, что есть мужчина, который куда-то уходит, и его нужно ждать. Я знала таких людей. Среди моих родственников был человек, который также ушел в море и погиб, замерз — его нашли в камышах. Сценарий был написан очень быстро, дней за пять, все было неосознанно — это потом я уже поняла, что в нем вся моя жизнь.

— Из чего еще складывался сценарий? Откуда взялась сюжетная линия с рыбаками-браконьерами?

— Ее не могло не быть — это завязка сюжета, источник косвенной вины [надзирающих органов]. Все, что касается моря, тесно с ними связано. Если раньше одна структура контролировала рыбаков, то сейчас их пять, совершенно разных. В принципе, рыбой уже стало заниматься невыгодно: пять килограммов разрешают привезти на берег, все остальное надо отдать за бесценок там, в море. Естественно, это диктует некие правила выживания: они ведь живут этой рыбой, других вариантов у них мало. Если говорить про осетрину… Утверждают, что это браконьеры виноваты в том, что рыба уходит. На самом деле рыба уходит, потому что поставили нефтяные вышки на Каспии на ее вековом пути — и рыба сошла с ума. Она не может понять, почему здесь что-то стоит и перестает метать икру — популяция резко сократилась. Но фильм-то не о браконьерах. Если бы я хотела снимать про этих людей, там был бы хотя бы один кадр с рыбой. Но мне наоборот хотелось этого избежать — хотелось говорить о женщине, которая не может найти саму себя.

(источник)