О "мужской" и "женской" литературе
О "мужской" и "женской" литературе
Я читаю «Свою комнату» Вирджинии Вульф. Это интересная книга. Легко понять, почему она вообще была написана, именно в таком жанре и стиле. Её содержание и объясняется, и ограничивается временем, когда работала Вульф, и тем, что ей было известно о «женской литературе». Страстный призыв писать историю женщины, особенно женщины как творческой единицы, не только был воспринят с аплодисментами, но и принес многочисленные плоды в виде т.н. «феминистских исследований».
Много лет и научных исследований спустя также становится ясно, что, знай Вирджиния Вульф всё то, что мы сегодня знаем о женщинах-авторах прошлых эпох, её оценка женской литературы, как и женской участи, возможно, была бы несколько иной, хоть она не скрывает, что её интересовали одаренные женщины из среднего и рабочего класса. Скорее всего, она сознательно не упоминала о писательницах из высшего света, поскольку её интересовала судьба «сестры Шекспира». Так, Маргарита Наваррская сочинила «Гептамерон», безусловно вдохновленный «Декамероном» Бокаччо. Когда Маргарита умерла в 1549 году, три дочери герцога Сомерсета (несчастного «доброго герцога» в правление Эдуарда VI Тюдора) написали «Гекатодистихон» («На смерть Маргариты Наваррской») в стихах. Эту книжку напечатали во Франции в 1550 году в расширенном варианте вместе с сочинениями поэтов Плеяды (в частности, Ронсара и Дю Белле). Первый английский перевод «Ифигинеи в Авлиях» Еврипида был сделан леди Ламли, дочерью Генри Фитцалана, 12 графа Арундела, одного из значимых придворных своего времени. Да и Елизавета I, как мы знаем, не прочь была сочинить один-другой стих. Я не упоминаю Юлиану Нориджскую или Марджери Кемп, поскольку хочу обратить внимание на светских авторов. Даже такой беглый обзор «женской литературы» в Англии 16 века показывает, что, хотя сестра Шекспира пока еще не могла стать актрисой, в целом, способности женщин были признаны, что и создавало прецедент для борьбы за права женщин в будущем.
(И, кстати, одним из выдающихся миниатюристов елизаветинской эпохи тоже была женщина, Левина Теерлинк).
Вышесказанное отнюдь не означает, что Вульф обманула себя или своих читательниц. Не открой она «Свою комнату», мы долго еще не знали бы о многом и не задумывались. Однако, читая «Афоризмы и максимы» Артура Шопенгауэра, я дошла до главы об одиночестве. Это страстная апология уединенного существования, написанная, как сказал бы кто-то, в типично мужском стиле. Развитие интеллекта, пишет философ, снижает необходимость в общении. Уединение — оплот мира для выдающегося, самодостаточного ума. Обычные люди так стремятся к общению с другими, потому что боятся встретиться с самими собой. Те, кто ищет одиночества, - сильные люди. И так далее, и так далее.
С исторической точки зрения естественно, что Шопенгауэр ничего не пишет о женщинах, и некоторые феминистки, наверное, могли бы с упреком ткнуть в него пальцем за это и презрительно фыркнуть. Или, напротив, похвалили бы, что он так четко всё сформулировал. Ведь и Вульф пишет о типично мужском уединении: «женщине нужны деньги и собственная комната, если она хочет быть писателем». Разве тем самым она не просит для женщин того, что раньше принадлежало только мужчинам?
Понадобилось бы сломать многовековые традиции, чтобы обеспечить женщин деньгами и комнатами. Несомненно, эти традиции были суровыми и удушающими; они существуют до сих пор, когда девочки-подростки, сами еще дети, решают стать матерями и жить хоть на пособие вместо того, чтобы найти свой талант и попробовать послужить миру. Но само существование таких традиций подсказывает, что есть два уединения — мужское и женское, — и каждому из них соответствует «своя комната». Вполне возможно, в силу исторически и биологически заложенных особенностей природы, мужской комнатой по-прежнему остается «кабинет», а женской — «общая зала».
Мило было бы думать, что женщина, заявляя о желании иметь «свою комнату», подразумевает, что она тем самым хочет подняться над ограничениями, которые накладывает на неё общество в связи с её полом, и над обязанностями, которые вследствие этого возникают. Она желает обрести ту силу, какой «своя комната» наделяет сидящего в ней. Она желает встретиться лицом к лицу с самой собой. Сила её ума такова, что она не только выдержит это уединение, но и соберет его плоды, главный из которых — покой тела и духа, когда мысль движется свободно и без усилий. Тот самый покой, который воплотился в трудах Шекспира, и который сегодня люди обычно ищут в буддизме и йоге.
У нас нет причин не согласиться с Шопенгауэром, что уединение есть мера самодостаточности. Чем более самодостаточен человек, тем счастливее он в своей комнате. Впрочем, это спорно: возможно, нас толкает в свою комнату, прочь от суетной толпы, вовсе не способность к одиночеству, а нелюбовь к окружающим, тягостное чувство неполноценности, неоцененности, обиды. Вот здесь мы и упираемся в проблему, обозначенную Ницще в работе «Человеческое, слишком человеческое». Он пишет: «Отсутствие исторического чувства есть наследственный недостаток всех философов». Философы из числа современников Ницше (во всяком случае, с его точки зрения) совершали общую ошибку, говоря о человеке прошлого как будто он такой же, как сегодня. Трудно с ним спорить, однако это отсутствие исторического чувства, как и логические ошибки в оценке прошлого, есть прямое следствие крайнего индивидуализма, обусловленного личной неразвитостью.
В этом смысле Вирджиния Вульф недалеко ушла от тех философов, когда описывала горькую судьбу сестры Шекспира. Если во Франции и Италии 16 век был отмечен творчеством нескольких женщин-поэтов (например, Виттории Колонны и Луизы Лабе), то ничего подобного в Англии мы не знаем. Нужно подчеркнуть это «не знаем», поскольку примеры женского творчества, приведенные выше, позволяют предположить, что, наверное, женщины писали, и сестра Шекспира вполне могла сочинить пару четверостиший. Но, опираясь на историческое чувство, крайне трудно представить даже зачатки женской светской литературы в Англии эпохи Реформации. Женское творчество, особенно в неаристократической среде, сочли бы неуместным и вредным, поэтому, даже если сестра Шекспира что-то иногда сочиняла, это уничтожала или она сама, или кто-то за неё. Здесь не было вопиющего насилия, это было естественно. Женщины создавались, чтобы рожать детей и ухаживать за семьей, а не парить в эмпиреях. Женщинам пришлось ждать практически два столетия, прежде чем они нашли смелость бороться за возможность говорить стихами или прозой.
Мне часто кажется, — и это отчасти объясняет, почему я сопротивляюсь очевидной иногда необходимости категоризировать людей даже по их полу, не говоря об иных признаках, — что, приписывая себе некую категорию, мы тем самым удаляемся в «свою комнату», в царство индивидуализма, где пребываем в исключительной гордости оттого, что не похожи на всех других. Ведь быть другим означает выделиться; выделиться — это быть самому по себе; сам же по себе человек может быть только в своем личном пространстве, которое вполне уместно назвать «комнатой». Мне нравится думать, что сегодня, благодаря многочисленным научным трудам, которые мы жадно поглощаем в своих кабинетах, никто уже не должен страдать от выявленного Ницше «семейного недостатка». Однако теперь у нас, вероятно, есть другой недостаток: у нас нет знания жизни в том её многообразии, какое можно было наблюдать в общей зале.
Дюма сказал когда-то, что история — это крюк, на который он вешает свои романы. Иван Гончаров устами Обломова возмущался, что современные ему писатели изображают типы, но при этом не умеют или забывают изобразить человека. Мужчины и женщины, у которых есть своя комната, часто знают, на какой крюк повесить историю, однако правдоподобных историй и характеров у них нет. И вот я думаю: можно зарабатывать деньги и иметь свой кабинет, но всем нам, и мужчинам, и женщинам, гораздо нужнее «общая зала», чтобы наблюдать за течением жизни и больше ценить плоды уединения.
Юлия Н. Шувалова
Страница книги на сайте премии: https://nablagomira.ru/vote/proza/Uprazhneniya_v_odinochestve
Ознакомиться с текстом: https://proza.ru/2019/08/26/1272
